Евгений Евтушенко: Я – неосуществившийся Христос

Е.К.: Ну что же, многоуважаемые граждане земли Кузнецкой! Хочу вам сказать, что наконец-то в студии радио «Кузбасс FM» появился долгожданный гость. Это Евгений Александрович Евтушенко. Его не нужно долго представлять, тем более что на пейджер уже пришло огромное количество вопросов, наверняка будут и телефонные звонки. Хочется сразу задать такой вопрос: вы можете подсчитать даже не количество ваших стихов, а количество сборников, изданий и переизданий вашего творчества?

Е.Е.: Есть очень интересная история про «Союз евтушенковедов». Его председатель Юра Нехорошев – бывший подводник. В 1962 г. он служил на Северном флоте. Пошли они как-то на маневры – на кратковременное погружение. Но тогда был Карибский кризис – конфронтация США и СССР, и их забросили на Кубу. Единственная книжка, которая была у них в подводной лодке – это мой двухтомник. Юра и прежде интересовался стихами, но с той поры стал моим специалистом. Это именно он подсчитал, что только на русском языке у меня было издано 108 книг: прозы, стихов, эссе, статей. Ну и, конечно, меня переводили – на 72 языка.

Е.К.: Значит, точное число известно. Дело в том, что многие наши гости, у которых спрашиваешь о количестве песен, произведений, сразу теряются. Тут же четко и ясно. Наверное, в своей жизни, как и в своем творчестве, вы придерживаетесь четкого расписания?

Е.Е.: Нет, неправда. Я очень люблю женщин – они мои лучшие друзья, и с ними мне легче, чем с мужчинами. И я очень не уважаю мужчин, у которых есть расписание любовных встреч, которые ведут списки – я их называю «Амбарные книги страстей». Я считаю, что если в жизни исчезает элемент импровизации, она превращается во что-то занудное.

Звонок: В 1973 году я приобрела однотомник Евгения Евтушенко. Ни я, ни, тем более, моя дочь, родившаяся в этот год, не знали, что будем библиотекарями. Наблюдая за творчеством кузбасских поэтов, хотела бы спросить, как годы жизни в период перестройки отразились на мировоззрении автора, на его творчестве, потому что Нюшка из поэмы «Братская ГЭС» актуальна и сейчас.

Е.Е.: Не надо путать эволюцию и хамелеонство. Потому что когда люди абсолютно не меняются, не поддаются никакой эволюции, они зачерствевают и грубеют, становятся неподвижными камнями, под которые даже вода не течет. Мы, шестидесятники, многого ведь не знали. Мы боролись против Сталина – ясно, мы считали его автором ГУЛАГа, противопоставляли Сталину Ленина – его скромность, доброту и так далее. Таким он рисовался в наших глазах. А когда открыли архивы, мы сами все прочли и, представляете, какие чувства испытали? В частности, я, написавший немало стихов, воспевавших Ленина в противовес Сталину. Когда я вдруг узнал, что первый концентрационный лагерь появился по указу Ленина в 1918 г? Это были знаменитые Соловки, где погибло столько людей, где лишь чудом выжил такой человек, как Лихачев. Открывались глаза на многое. Была какая-то переоценка ценностей, но не всех, потому что я считаю, что в Советском Союзе при всех преступлениях и ошибках было очень много хорошего, что выплеснули как ребенка с водой. Это было наше преступление. Точно так же, как в царской Империи было много плохого, но было что-то хорошее, и мы тоже выплеснули все. Стали все ломать, уничтожать. Мы должны, в конце концов, перестать при ускорении истории все выбрасывать на мусорные свалки. Нужно спасать все лучшее, что сегодня есть – если завтра будут какие-то катаклизмы. Мы должны быть более бережными. Но при этом, конечно, нельзя застывать во взгляде на историю – нужно быть открытыми для информации, для нового осмысления всего, чем мы жили.

Е.К.: Евгений Александрович, вы говорите об этом с сильнейшим переживанием. Давно ли у вас глобальное чувство вины за то, что сделано предыдущими поколениями?

Е.Е.: Я не знаю, как все это произошло. Я сам в детстве писал стихи, прославляющие Сталина, хотя мои два деда были арестованы. Мама пыталась не допустить, чтобы моя детская душа была перегружена этим знанием. Когда оттуда, из-за проволоки начали возвращаться первые люди и рассказывать правду о лагерях, это меня глубочайше потрясло. Помню, что ощутил колоссальную вину – свою именно. Хотя я был невиновен субъективно, считаю, что настоящие люди должны принимать на себя вину даже предыдущих поколений. Это самая высшая степень ощущения вины – невинная вина. Чтобы сохранить престиж своей нации. Кстати. Я никогда не был особенным поклонником Папы Римского – по многим причинам: он вмешивался в политику и был связан с чем-то вроде заговоров. Но перед смертью, будучи глубоким стариком он покаялся, и меня это потрясло. Он – первый Римский Папа, который покаялся за преступления крестоносцев, за преступления Инквизиции и даже за тех католиков, в частности – французских и итальянских, которые во время второй мировой войны выдавали евреев гестаповцам. И это меня тронуло, потому что сам Папа не был в этом виновен. Я увидел силу совести в человеке, он хотел очиститься перед Богом, уходя в другой мир. За это я его уважаю.

Е.К.: От таких рассказов, честно говоря, волосы дыбом. Напомню радиослушателям, что в студии радио «Кузбасс FM» поэт Евгений Евтушенко. У нас телефонный звонок.

Звонок: Евгений Александрович! Я давний почитатель вашего творчества и таланта. Просто счастлив, что могу задать вам вопрос. Спор Братской ГЭС с Пирамидой – он все-таки закончился или еще продолжается?

Е.Е.: Да что вы. Он будет продолжаться и дальше – может быть, пока существует человечество. Спор в чем заключается? Безнадежна ли борьба за то, чтобы из людей исчезла рабская психология? Братская ГЭС, представляющая часть моей души, говорит, что конечно, возможно. А Пирамида, как горький опыт человечества, говорит, что виды рабства меняются, и на самом деле все остается тем же самым. Что все восстания против несправедливости бессмысленны, потому что справедливость, придя к власти, становится несправедливостью. Поскольку нигде нет идеальной власти, ее нигде не существовало, не существует, и не будет существовать, этот вопрос остается открытым. Есть вопросы, на которые нет ответов, но пытаться их найти – задача философии и всех людей. И когда мы ленимся задавать эти вопросы, то все становится хуже. А когда пытаемся искать ответы, которые являются неотвечаемыми, то движемся вперед.

Е.К.: Разрядим обстановку. Пришел вопрос на пейджер: «Можно ли научиться писать стихи? Или наличие таланта обязательно?».

Е.Е.: Сомерсет Моэм, английский мудрый писатель, считал, что все люди гениальны от рождения, но у некоторых таланты запечатаны внутри души. Распечатать их можно при наличии каких-то социальных условий, личных обстоятельств и так далее. Гений – это нормальный человек, - сказал Моэм, - все остальное – отклонение от нормы. Мне хочется верить, что это правда. Мой отец был геолог. Он очень любил стихи, он писал стихи, и очень неплохие, между прочим. Но не ставил задачи быть профессиональным поэтом. Он был ходячей антологией русской поэзии, читал мне стихи «на вырост», когда как детские стихи мне читали мама и бабушка. И когда ему было 17 лет, он написал замечательное четверостишие, которое мы с братьями вырезали на гранитной глыбе на его могиле. Строчки такие: «Отстреливаясь от тоски, я убежать хотел куда-то, но звезды слишком высоки, и высока за звезды плата». Папа и научил меня читать стихи. Меня часто спрашивают, в какой актерской школе я учился. Да ни в какой. Моей актерской школой был мой отец. Кроме того, он открыл мне огромное количество других поэтов и, главное, научил меня любви к поэзии, без которой я, даже не будучи поэтом, не мыслил бы своей жизни. Вообще, с моей точки зрения, людей, неспособных любить поэзию, не существует. Есть люди, в которых эта возможность любить еще кем-то или чем-то не распечатана.

Е.К.: Услышала слово «актер», и, естественно, не могу не коснуться этой темы. В роли актера вы выступили еще в 1979 г., в фильме «Взлет», где играли Циолковского. Многое ли нужно, чтобы войти в роль такого великого человека?

Е.Е.: Вы знаете, Савва Кулиш был замечательным режиссером. Он мне дал очень многое, и если бы я не снимался в фильме с начала и до конца, то, наверное, не смог бы поставить две картины: «Детский сад» и «Похороны Сталина». Но он, как мне кажется, сделал одну ошибку, когда дал мне эту роль. Он немножко зажимал меня самого, хотел, чтобы Циолковский походил на того Циолковского, воспоминания о котором он читал. Он не давал мне быть самим собой, а у настоящего актера роль получается только когда к ней примешивается что-то личное, когда он начинает вживаться в эту роль. Помните эпизод, когда жена предлагает Циолковскому уехать во Францию? Он отказывается со словами «Когда все будут ездить в Париж, тогда и мы с тобой поедем». Она спрашивает: «Почему ты, Костя, не можешь быть как все?». А он говорит: «Почему не могу? Я такой, как все!». И вот тут я предложил Савве эпизод: Циолковский, играющий в карты, Циолковский, входящий в дом женщины легкого поведения и так далее. Мы сняли это все, это было шикарно просто – такой выход из образа, невероятный! Легкомысленный Циолковский! И вот Савва неправильно сделал – все это выбросил. И сказал мне, что проступает во мне все время чапаевское что-то. Я спросил, почему не могло такого быть? Циолковский – бунтарь, в нем как раз чапаевское и было, а ты его запихиваешь в мундир ученого, преподавателя закона Божьего. Он боялся разбить такой образ, а я хотел сделать его живым, более близким. Хотя я ему благодарен: он дал возможность хотя бы подискутировать с ним.

Е.К.: Продолжим тему кинематографа. Вы входили в состав жюри многих кинофестивалей. Ваше творчество и искусство кино в чем-то сочетаются?

Е.Е.: Как у актера, у меня было потеряно две роли. Меня без проб пригласили на роль Иисуса Христа в фильме Пьера Пауло Паззолини. Но это были хрущевские времена, и меня просто не выпустили, почему-то сочли это издевательством над марксизмом. Хотя итальянцы написали, что Паззолини – коммунист, и фильм будет соответствовать славным принципам марксизма и так далее. Жалко, конечно… И потом меня Рязанов пригласил на роль Сирано де Бержерака. Были пробы, и я выдержал соревнования с Высоцким, Ефремовым, Мироновым и Юрским – потрясающими актерами! Представляете, получил 100% голосов. Но как раз в это время я направил телеграмму протеста по поводу наших танков в Чехословакии, и фильм запретили. Так что я – неосуществившийся Христос и неосуществившийся Сирано де Бержерак. А вообще, больше всего хотел сыграть роль старого д’Артаньяна.

Е.К.: Если у слушателей есть вопросы, можете задать их по телефону или прислать на пейджер. Мы же продолжаем. Евгений Александрович, как вы считаете, актуальность поэзии не пропала? Раньше стихи печатались в газетах, и даже тот, кто не читал книг, мог краем глаза прочитать что-то на газетной полосе. Сейчас это не делается. Наверное, молодое поколение даже не знает, кто вы такой.

Е.Е.: Перед вечером в Кремлевском Дворце – в позапрошлом году – у меня был похожий разговор с Дибровым. Тот сказал: «Зачем вы рискуете? Это же цитадель попсы! Я видел когда-то ваш триумф и теперь страшно боюсь: ведь даже если придет три тысячи человек, зал будет выглядеть пустым. Но если я окажусь не прав, то съем свою шляпу». И вот я жду этого до сих пор, потому что зал был набит дважды – и тогда, и в прошлом году. И, между прочим, 70% зрителей – моложе 25 лет. Был просто потрясен.

Звонок: Я хотела узнать, нужна ли пропаганда поэзии, и возможно ли сделать ее модной – как во времена наших родителей.

Е.Е.: Знаете, слово «пропаганда» давайте отменим, слово «реклама» - тоже. Чтобы вовлечь новое поколение, сейчас нужна плеяда сильных молодых поэтов. Три-четыре человека, как у нас было: Вознесенский, Ахмадулина, Рождественский, Окуджава. Эта плеяда тянула любовь к поэзии несколько поколений. А сейчас нет таких национальных поэтов, нет даже с амбицией быть национальным. И слово «модный» тоже не надо. Про меня говорили, дескать, Евтушенко – это модно, но это пройдет. Тридцать лет назад предсказывали, что меня позабудут через два года. И Слуцкий как-то сказал: «Может быть, если мода не проходит, то это любовь?». Ведь огромное количество – и в Кемерове тоже – людей, которые любят, которые рады увидеть меня. На сегодняшнюю встречу уже проданы все билеты, но я попросил, чтобы пускали так, пусть садятся на сцену, не страшно. Лишь бы пожарники не обиделись.

Е.К.: Время наше заканчивается, но пару вопросов задать еще успеем. Евгений Александрович, вы преподаете в Америке. Говорите с американскими студентами о русской поэзии. Для наших это свое, родное, а вот им-то как?

Е.Е.: Мои американские студенты в основном не знают русского языка. Они его учат, но находятся в той стадии, когда стихи воспринимать очень тяжело. Но даже в переводах они производят на американцев огромное впечатление. Особенно, наши поэты-женщины: Цветаева и Ахматова. Такой силы стихи, что они даже плачут. Я выступаю вместе с ними, мы читаем стихи для всего университета. У меня на курсе человек 50. Недавно обсуждали Ахмадуллину, например. И все 50 человек написали курсовые работы по стихам Ахмадуллиной – в виде писем к ней. Она была очень тронута этим. И Маяковского очень любят, особенно «Облако в штанах». Поэзия побеждает языковой барьер. Могу прочесть свое последнее стихотворение, из антологии русской поэзии, над которой я работаю. Эти стихи в разделе Огарева. Как вы знаете, Огарев с Герценом когда-то поклялись на Воробьевых горах в дружбе, в том, что они изменят Россию, добьются того, что в России будет свобода. Теперь, забегая в свой личный опыт, хочу сказать, что парадоксально, но на месте этой клятвы сейчас стоит официальный Дом приемов. В 1962 именно там Хрущев напал на наших художников и писателей. Я вступил с ним в спор, защищая Эрнста Неизветного, чья замечательная скульптура установлена у вас, в Кемерове. И вот что я написал о Воробьевых горах:

На горах Воробьевых – как будто на палубе – чуть-чуть качает,
Ветер гладит прощающее по волосам.
И все птицы здесь перерождаются в чаек
Лишь для тех, кто не перерождается сам.

На горах Воробьевых срастаются наши надежды,
Те, что были, казалось, разбиты и брошены в хлам.
Белокрыло шуршат то ли ангелы, то ли невесты,
И вот-вот упорхнут, улетят к золотым куполам.

На горах Воробьевых все горы как будто не горы,
Лишь один здесь орел, да и то он двуглав.
Помогли Воробьевым горам двух возвышенных юношей споры,
Клятвой дерзкой над мерзкой трясиной имперской подняв.

На горах Воробьевых империей пахнет острожно,
Появились цари из низов, царедворцам платя спецпайком.
Государством рабоче-крестьянским безбожно
Притворялась империя наша тайком.

На горах Воробьевых, когда была правда слегка приоткрыта,
Рассердившись на нас, кукурузо-искусствовед,
Царь с просветами совести, все-таки добрый Никита
Грохонул кулаком, но позволил мне грохнуть в ответ.

На горах Воробьевых руками тянусь по-звонарьи
К позабывшим набат, покорившимся колоколам…
Почему позволять или не позволять позволяем
Тем, кто снова внушает холопство имперское нам?

И спрошу я у гор Воробьевых, неужто всю жизнь двухголово,
Двусердечно нам жить, словно символ имперской Руси?
И не сбудется клятва и Герцена, и Огарева,
И разумной свободы не будет, хоть локти грызи.

Двусердечность, двуглавость родят безголовость и бессердечность,
Верю лишь в милосердие и кроткую силу любви.
Я – ваш горец свободный, вершинами вросшие в бесконечность
Воробьевы, Всевышние горы мои!

09.08.2004 г.

Беседовала Лена Кудрявцева
Расшифровка – Алексей Доронгов